Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории - Гапоненко Александр 2019

Смоленский наместник князь Иван Андреевич Шуйский

Русские бояре. Рисунок Адама Олеария. XVII в.

К Смоленску отряд опричников подъехал далеко за полдень. Сначала вдалеке показались золотые купола Успенского собора, стоящего на холме прямо в центре города. Потом опричники увидели окружавшие город мощные дубовые стены и башни, установленные на высоком земляном валу. Наконец, потянулись городские посады, застроенные деревянными избами с небольшими садами и огородами вокруг.

Со стороны Московской дороги городские стены прикрывал глубокий сухой ров. Опричники перебрались через него по узкому деревянному мосту, ведущему к Духовской башне. В этой башне был устроен один их въездов в город.

Въехав в ворота, Хворостинин назвал себя и объяснил стоявшим на страже стрельцам, что они приехали по царскому указу. Старший, как выяснилось в ходе разговора, десятник Юрий Нечаев, показал, как проехать к наместническим палатам.

Перед выехавшими из ворот башни путниками открылась панорама лежавшего перед ними Смоленска. Город раскинулся на семи высоких холмах, между которыми пролегали глубокие овраги. Овраги были промыты ручьями, питавшимися от бивших на вершинах холмов источников.

Город разделял на две части Днепр. К заречной части города вел широкий деревянный мост на сваях. Заречье тоже было ограждено высоким земляным валом с дубовым частоколом и башнями поверху.

Чтобы добраться до палат наместника пришлось долго петлять по узким и кривым улочкам города. Улочки были застроены в основном деревянными церквями, хоромами, лавками, лабазами и избами. Каменными были Успенский собор и еще шесть храмов, епископское подворье, Авраамов монастырь, наместнические палаты со стоящей рядом сторожевой башней, да десяток домов смоленских бояр.

Раньше в городе жило около сорока тысяч человек, но после моровой язвы, дважды выкашивавшей практически всех жителей, войн и пожаров в нем осталось не больше двадцати пяти тысяч.

Опричники встретили на улицах множество людей, сновавших туда-сюда, кто по делам, а кто просто так — ради прогулки. Из лавок выходили торговцы, зазывавшие вовнутрь посмотреть на их товар; офени — розничные торговцы — несли лотки, заполненные разными мелочами; на одной из площадей стояли бабы, продававшие прямо из деревянных кадушек квашеную капусту и соленые грибы; из расположенной в ложбине кузнецы раздавался стук молота о наковальню; из пекарни, расположенной рядом с площадью, доносился ароматный запах свежеиспеченного хлеба.

Проехав по навесному деревянному мосту через овраг и свернув несколько раз с одной узенькой улицы в другую, обоз, наконец, добрался до сторожевой башни. Рядом с башней незамкнутым прямоугольником выстроились административные здания из белого известняка. Одним из этих зданий были двухэтажные палаты наместника.

Хворостинин, вместе с Черным, Косым и Степаном, вошли в палаты и увидели в сенях двух стрельцов в зеленых парадных кафтанах, увитых золотым шнуром на груди. У стрельцов к поясу были пристегнуты сабли, у стены стояли прислоненными бердыши.

Стражники сидели на лавке и о чем-то лениво спорили. Увидев Хворостинина с вооруженными спутниками, стрельцы вскочили и схватились за бердыши.

Князь показал страже царский указ и приказал посторонних в здание не пускать. В сопровождении одного из стрельцов опричники поднялись на второй этаж и вошли в парадную палату. Черный и Косой предварительно обнажили сабли — на случай сопротивления наместника.

Посреди просторной палаты стоял большой, крытый белой льняной скатертью стол, весь уставленный богатыми яствами. За столом, спиной к двери, на деревянном кресле, изготовленном на манер трона, сидел невысокого роста человечек, лысый, с бритым лицом и большим животом. Одет человечек был в белый атласный халат, расшитый золотом, широкие красные атласные шаровары, на ногах его были зеленые сафьяновые чувяки.

Это был смоленский наместник Иван Андреевич Шуйский. Наместник обедал, точнее, пытался отрезать зажатым в правой руке длинным ножом кусок мяса от неимоверных размеров кабаньей ноги. Нога была, видимо, только что снята с вертела, на котором готовилась, а потому пылала жаром. Мясо лежало на серебряном блюде, в луже собственного жира и вертелось под руками у наместника, не желая принимать внутрь себя нож. Шуйский пытался удержать непослушную кабанью ногу левой рукой, обжигался, отдергивал ее и снова пытался остановить верчение непослушного яства. При этом наместник все время приговаривал: «Черт! Вот, черт! Не уйдешь, черт!».

Перед наместником, лицом к вошедшим, стояла красивая лицом, стройная молодая женщина в белой рубахе с длинными рукавами, расшитой по горловине и запястьям красными узорами. Поверх рубахи был надет красный льняной сарафан, отшитый по краям синей лентой с узорами; на голове женщины ловко сидел шитый красными узорами кокошник, повязанный поверху белым платком; из-под платка выбивалась прядь черных как смоль волос, падавшая на голубые, глубокие как колодезь с родниковой водой глаза.

Красавица держала в руках серебряный кувшин с узким горлышком, из которого пыталась налить в стоявшую на белоснежной скатерти чашу вина. Увидев вошедших опричников с обнаженными саблями в руках, она опешила и пролила несколько капель ярко красного напитка на скатерть.

— Раззява! — зло рявкнул наместник на женщину. — Куда льешь вино на скатерть?

Увидев направленный на вход в палату встревоженный взгляд женщины и сообразив, что кто-то вошел, Шуйский повернулся вполоборота и переключил свой гнев на вошедших:

— Кто такие? Монахи? Почему впустили посторонних в палату, когда я обедаю? Стража!

Голос наместника при этом сорвался на фальцет.

Хворостинин вышел на середину палаты, достал из висевшей на боку сумки и зачитал царский указ:

— Царь решил, а Боярская дума приговорила, что князь Иван Андреевич Шуйский, по подозрению в государственной измене, от должности наместника Смоленска отстраняется и подлежит отправке под стражей в Александровскую слободу для проведения дознания.

Наместником Смоленским назначается князь Дмитрий Иванович Хворостинин, коий вступает в должность по прибытию в город.

Дмитрий Иванович кивнул головой Черному и Косому, те подошли к уже бывшему наместнику, взяли под руки и хотели увести, но у того спали с ног чувяки. Шуйский судорожно пытался подцепить босыми ногами за верх непослушную обувь, но от нервных переживаний никак не мог этого сделать. Черта князь при этих попытках уже не поминал. Наконец, чувяки удалось победить, и опричники вывели арестованного из палаты.

Выходивших в дверном проеме встретил Степан, который уже разузнал, что наместнические хоромы напрямую сообщаются под землей со сторожевой башней, в которой располагалась городская тюрьма, и пошел впереди со свечей, показывая опричникам дорогу.

Когда арестованного Шуйского увели, Хворостинин строго спросил у стоявшей еще у стола с кувшином в руках молодой женщины:

— А ты кто такая? Что тут делаешь?

Та, поставила кувшин с вином на стол, поправила выбившуюся из-под косынки прядь волос и низким грудным голосом ответила:

— Я Евфросиния — помощница ключника. Наместник попросил меня принести из подвала попробовать мальвазии — вот я и налила.

Женщина улыбнулась и показала газами на винное пятно на скатерти.

— А сам ключник где? — поинтересовался князь, уже более миролюбивым тоном.

— Сказался третьего дня больным, поехал за город к знахарке за лечебными травами, да так еще и не вернулся.

— Раз ты теперь за ключника, то покажи мне хоромы и помоги найти палаты, где мне можно спальню устроить, опричников и слуг разместить, а также камору, где ценное хранить.

Евфросиния показала Хворостинину все помещения хором, после чего они вернулись обратно в парадную палату. Тут их уже ждал Михаил Черный. Он встал с лавки и радостно сообщил:

— Сознался, княже, Шуйский, что был в переписке с поляками, и что посул от татар получил. Как только Косой его в пыточную привел и начал щипцы на углях калить, так и сознался. Ключник его, Паисий, на днях в Польшу поехал с грамотой к придворным короля Сигизмунда. А посул татарский он здесь где-то в каморе спрятал. Вот, я ключ у него отобрал, что на шее вместо креста висел.

Черный протянул Хворостинину маленький железный ключ на тонком кожаном шнурке.

— Я знаю, где эта камора, — вмешалась в разговор стоявшая рядом с князем Евфросиния. — Это единственная дверь в хоромах, от которой у меня не было ключа.

Она повела всех к маленькой двери в этой же палате, находившейся в незаметном проеме, прямо за выложенной изразцами печкой, и открыла ее полученным от опричника ключом.

Камора оказалась без окон, и помощница ключника принесла зажженную свечу, чтобы ее осветить. В тусклом огне свечи было видно, что в небольшом помещении стояло только два больших деревянных сундука, обитых железными полосами. Сундуки были незапертыми. Черный открыл сундуки один за другим и стал копаться в их содержимом. Внутри лежала различная боярская одежда, судя по небольшому размеру, принадлежавшая Шуйскому.

Степан отодвинул один из сундуков и увидел под ним известняковую плиту с ввинченным в нее железным кольцом. Плиту подняли и обнаружили небольшую камеру. Пошарив в камере рукой, слуга извлек наружу объемную кожаную сумку с пришитым к ней широким ремнем для ношения на плече. На сумке был выжжен знак — начерченное затейливой вязью имя Селима II. Такой знак именовался тугра.

Сумку принесли в парадную палату и опорожнили прямо на стол. Рядом с подносом, с так и не початой кабаньей ногой, образовалась внушительная куча золотых османских монет — султаней. Монеты пересчитали — их было ровно шестьсот. Хворостинин взял одну монету и попробовал ее на зуб. Она оказалась не фальшивой. Наместник сунул эту монету в висевший у него на поясе мешок-кошелек, а остальные велел отнести обратно в камору. Туда же он распорядился перенести и привезенную из Москвы мягкую рухлядь.

Евфросиния пошла размещать приехавших опричников по палатам, устраивать их слуг в людской, а лошадей — на конюшне.

Опричник Черный тем временем ввел в приемную палату Огнева, приводившего себя до этого в порядок после освобождения из заключения.

В палату вошел пожилой, невысокого роста худой мужчина, одетый в сильно испачканный грязью зеленый суконный стрелецкий кафтан, такие же штаны и в сапогах из черной кожи. Лицо его выдавало польское происхождение — было узким, с острым длинным носом, горящими глазами, узкими губами. Волосы и длинная борода сотника были совершенно седыми. Вид вошедший имел изможденный, он щурился от непривычно яркого дневного света и немного покачивался при ходьбе, от которой за время заключения совсем отвык. На запястьях сотника были видны следы запекшейся крови от ручных кандалов, и от него сильно пахло горько-кислым запахом тюрьмы.

Хворостинин встал с лавки и пошел навстречу сотнику:

— Здравствуй, Роман Игнатьевич! — приветливо сказал он.

— Здравствуй, Дмитрий Иванович, — ответил хриплым голосом Огнев, помнивший князя по совместному участию в осаде Полоцка.

— Меня прислал царь Иван Васильевич разбираться по твоей жалобе на князя Шуйского, — ввел его в курс дела князь. — Можешь что-то еще сообщить в добавок к написанному?

— Да ты присаживайся, Роман Игнатьевич, — предложил Хворостинин, заметив, что сотник покачивается. — Вот, перекуси тем, что на столе стоит.

Огнев сел на лавку, стоявшую у стола напротив Хворостинина. Находившийся рядом Степан налил ему в кубок вина.

— Собака он, а не наместник! — зло заметил сотник. — Я давно замечал, что его ключник Паисий все время куда-то надолго отлучается и грамотки с собой какие-то возит. Послал раз человека проследить за ним и выявил, что он ездит через литовскую границу. Сказал об этом наместнику, а тот ответил, что разрешал Паисию родственников проведывать, которые в Варшаве живут. Спрашивается, а зачем родственникам грамотки возить, если ты их увидишь и обо всем рассказать сможешь?

Огнев сухо закашлял, отпил из налитого Степаном кубка вина, отломил кусочек от лежащего на столе каравая пшеничного хлеба и, стараясь не показывать, что голоден, проглотил его, едва прожевав. После этого продолжил свой рассказ:

— Весной прошлого года у нас в округе появился небольшой татарский намет и стал полон брать. Я попросил наместника разрешить мне со стрельцами сделать из города вылазку и тех басурман из пищалей перебить. Шуйский запретил, сославшись на то, что у нас более важная задача — город оборонять. А когда я стал настаивать на вылазке, то обвинил в непослушании и посадил в тюрьму.

Уже в тюрьме мне стрельцы сообщили, что у наместника после этого случая появились большие деньги, которые он без счета тратил на заморские вина и яства, что он стал в восточные одежды рядиться, что в церковь перестал ходить и иконы велел из палат вынести.

— Сотник, а стрельцы твои надежные люди? — поинтересовался Хворостинин.

— За своих стрельцов я головой ручаюсь, — уверенно ответил Огнев. — Только им Шуйский жалование полгода не платил, ссылаясь на то, что подати собрать не может. Люди кое-как перебивались с хлеба на воду: кто с плодов огорода и сада сейчас живет, кто глиняную посуду под заказ лепит, кто седла мастерит. Охотиться и рыбу ловить в казенных местах наместник стрельцам не разрешал, а службу казенную нести требовал.

Хворостинин задумался. Огнев отломил еще кусочек хлеба от каравая и стал его жевать.

Михаил Черный спросил:

— А кто еще в темнице с тобой сидел?

— Много мужиков-недоимщиков из окрестных сел и деревень, пара душегубов, тать, коней по деревням воровавший. Еще монах ученый, вроде русский. Его мой десятник Нечаев у городских ворот задержал за то, что при нем были книги на немецком языке. Десятник опасался, не хочет ли монах ересь лютеровскую у нас распространить и доложил о том Шуйскому. Наместник монаха велел в темницу посадить, пока епископ Сильвестр не выздоровеет и не разберется.

Новый наместник смоленский внимательно слушал то, что говорил сотник и намечал, что надо сделать в самое ближайшее время, что может подождать.

Определившись, Хворостинин стал отдавать распоряжения своим товарищам:

— Ты, Степан, пригласи ко мне на завтра городского голову дворянина Фёдора Илларионовича Потёмкина. Надо будет через него связи наладить с местными боярами, детьми боярскими и лучшими посадскими людьми.

Отдавая распоряжения, Хворостинин ходил из угла в угол по палате, что помогало ему ускорить мыслительный процесс.

— Ты, Михаил, попробуй выявить сообщников Шуйского. Только аккуратно действуй, а то ты его пытками пугаешь, а он князь, потомок Рюриковичей. Еще не ясно, как в Москве следствие по его делу пойдет.

Роман Игнатьевич, тебе надо собрать стрельцов, объявить, что сменился наместник и пообещать, что на днях им будет выплачена задолженность по жалованию.

Сам я поутру на службу в собор пойду, а потом к епископу Сильвестру зайду на подворье.

Получив задание, все присутствовавшие на импровизированном совещании разошлись.

Хворостинин достал из кошелька золотой и стал вертеть его между пальцев, размышляя над тем, как увязать неожиданно появившуюся у него кучу золота с продажей соболиных мехов.

На улице стало темнеть. Князь подошел к столу, отрезал своим вытащенным из-за голенища ножом кусок мяса от все еще стоявшей на столе кабаньей ноги, перекрестился и с аппетитом съел, закусывая холодное мясо хлебом. Пить вино он не стал.

После импровизированного ужина Хворостинин взял зажжённый светильник и пошел в определенную ему помощницей ключника спальную палату. Это была небольшое помещение с одним узким окошком, в котором стояли вставленные в свинцовую оплетку кусочки слюды.

В углу спальни висела икона его покровителя святого Дмитрия Солунского, которой раньше там не было.

— Евфросиния распорядилась повесить, — с удовлетворением отметил про себя князь.

Он помолился перед иконой и попросил своего святого выступить заступником перед Господом Богом, чтобы тот помог ему в делах, во славу его начинаемых.

После этого, не раздеваясь, Хворостинин лег на стоявшую у стены широкую деревянную лавку и привычно накрылся полой своего овечьего полушубка. Пачкать белье на расстеленной рядом кровати он не стал, поскольку не успел сходить после дороги в баню.