Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории - Гапоненко Александр 2019

После битвы

После битвы

Пока стрельцы и земские ополченцы ловили по окрестным лесам прятавшихся там татар и турок, Хворостинину предстояло решить вопрос, как достойно похоронить погибших русских воинов. Павших было много — более пяти тысяч человек.

Смоленский воевода обратился за советом к отцу Иллиодору. Тот сказал, что по христианскому обычаю павших надо хоронить на кладбище и лучше это делать возле монастыря, чтобы монахи могли до скончания веков поминать души упокоенных на нем воинов.

Священник съездил в находившийся неподалеку Введенский монастырь. Это был тот самый монастырь, в который он всего два года тому назад бегал читать книги в библиотеке. Настоятель монастыря сменился, но новый без разговоров отвел для павших русских героев поле, примыкающее к монастырскому кладбищу. Поле было большое и тянулось вплоть до опушки стоявшей поблизости молодой дубравы.

Надо было также решать, что делать с останками вражеских воинов. Воевода пригласил к себе в шатер-храм Иллиодора и Гордея, который продолжал выполнять роль коменданта гуляй-города.

На вопрос воеводы о захоронении тел врагов Гордей сказал:

— Надо бы оставить ворогов валятся в чистом поле, чтобы глаза им выклевали черные вороны, а печень выели серые волки. Ведь они принесли нам столько горя и страданий. Однако нельзя такое количество трупов оставлять непогребенными. От этого может пойти моровая болезнь, а вороны и волки ее быстро разнесут по округе. Помнишь, воевода, как год назад мор выкосил у нас многие тысячи людей?

Хворостинин вздохнул:

— Давайте вот что сделаем: гони, Гордей, пленных татар собирать трупы своих соплеменников и складывать их в кучи. А потом пусть их землей забросают поверху. Тогда, вроде, как курганы образуются и человеческие останки птицы и зверье не растащат.

Гордей предложил еще следующее:

— Дмитрий Иванович, там среди пленников есть один турецкий имам, вроде как старший среди них. Может ему разрешить молитвы читать, когда мусульмане будут своих землей засыпать?

Воевода и Гордей посмотрели на отца Иллиодора. Тот высказал свое мнение:

— Земле надо придать тела всех, даже врагов. Мы с мертвыми не воюем. Нам убытка от того, что мусульмане покойников захоронят по своим обычаям, нет. Имам не случайно оказался на месте сражения. Пусть себе отмаливает души своих грешников перед Аллахом.

На том и порешили.

Хворостинин послал часть воинов рыть братские могилы для православного люда на отведенном у монастыря поле.

Другая часть ратников стала подбирать на поле брани русских воинов. От нестерпимой жары, царившей все дни битвы, тела начали разлагаться, и в воздухе стоял густой трупный смрад. На поле слетелись тучи воронья со всей округи, которое деловито расхаживало среди трупов, пытаясь выклевать глаза у павших. Когда же их отгоняли прочь, то птицы лениво поднимались в воздух, издавая недовольное карканье, садились невдалеке и продолжали свое кровавое пиршество.

Среди кровавого месива, покрывавшего землю, трудно было отличить где свой, а где чужой. Земские ополченцы опознавали русских только по нательным крестикам, которые висели у них на шее. Эти тела грузили на телеги и везли к монастырю.

Еще у детей боярских и дворных людей к поясу были обычно привязаны небольшие кожаные мешочки-кошельки, в которых они хранили выданное жалование и другие ценные вещи. Хворостинин распорядился, чтобы все деньги и другие ценности, которые найдут у неопознанных павших воинов, собирали и складывали в одну большую корзину. Собранные ценности должны были пойти на разовые выплаты вдовам простых воинов. Вдовам детей боярских и дворян тогда оставляли четверть земельных поместий их супругов для прокорма, вдовам стрельцов выплачивали деньги из казны.

Немцы Юргена фон Фаренсбаха приказ Хворостинина выполнять не хотели, ссылаясь на пункт в своих договорах, что им по праву принадлежит часть военных трофеев.

Воевода вызвал капитана немецких рейтар и предупредил:

— Герр Юрген, трупы татар и турок, как поверженных врагов, твои воины обирать могут. Однако если я найду у твоего рейтера хоть одну русскую монету или вещь с тела русского воина, то буду считать его мародером и распоряжусь повесить.

Степан, для верности, перевел сказанное воеводой немцу.

Фаренсбах недовольно поморщился, что-то проворчал себе под нос, но дал слово, что обирать трупы русских воинов он своим рейтарам запретит.

При разборе тел находили еще живых, но тяжело раненных русских воинов. Раненных несли к сестрам Поляковым, которые пытались их исцелить перевязками, мазями и отварами. Двух женщин-знахарок на несколько тысяч раненных воинов было явно недостаточно, но многим они спасли жизнь.

В полковых книгах про раненных воинов приписанный к полку дьяк делал такие записи:

— Андрей Константинов сын Гринев — мценский сын боярский, служил в копейщиках, ранен в 1572 году под Молодями. Ранен в голову по правый висок, да на левой руке выше перевити, да на спине ниже плеча сечен саблею, да в левой бок подмышкою поколот копьем.

— Венедикт Змеев, боярский сын: ранен в правое стегно, застрелен из лука и рана знатна.

— Первой Лазарев сын Степанов — мценский сын боярский. Посечен по правой и по левой щекам, и нос сечен, у него ж левая рука повыше запястья и по пальцам иссечена в трех местах, да правая рука пониже локти прострелена из лука.

Привезенные к монастырю тела павших русских воинов складывали длинными рядами перед выкопанной в тяжелой глинистой почве братской могилой. После того, как набиралось пять сотен убиенных, отец Иллиодор начинал службу — провожал их души в последний путь.

Над полем звучал проникновенный голос Иллиодора, читавшего молитвенное прошение за усопших: «Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставившихся рабов Твоих, братьев наших, яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляли неправды, ослаби, остави и прости вся вольная их согрешения и невольная, избави их вечныя муки и огня геенскаго, и даруй им причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя: аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя, в Троице славимого, веровавших и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно даже до последняго своего издыхания исповеда».

В молитве после слов «братьев наших» следовало назвать имена всех представившихся, но полных списков составить не смогли, а потому Иллиодор сначала называл с полсотни известных имен, а потом добавлял: — «Помяни, Господи, и прочих, в битвах павших, их же имена Сам веси».

На отпевании присутствовали представители всех сословий, которые служили в русской рати: дети боярские, дворные люди, стрельцы, земские ополченцы, пушкари, казаки, а также посадские из Серпухова и окрестные крестьяне. Они молча слушали слова молитвы, которую читал батюшка, а по ее окончании произнесли трижды, сотворяя крестное знамение и делая поясные поклоны:

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

После отпевания воинов укладывали в могилу и засыпали сверху еще не успевшей высохнуть землей.

Несколько десятков павших бояр погрузили на повозки и увезли в их родовые поместья. Их тела опознали только потому, что они погибли рядом со своими товарищами и слугами.

Неясно было, что делать с телом Романа Игнатьевича Огнева. Никто из его сослуживцев не знал, женат ли он, есть ли у него родственники. Все свое время стрелецкий голова отдавал службе, и никто не догадывался расспросить его о семье.

Хворостинин попросил Федора Коня отвезти тело своего боевого соратника в Свято-Троицкий монастырь, похоронить там на кладбище и постановить на могиле камень с надписью: «Стрелецкий голова Роман Игнатьевич Огнев. Лета 7030 — лета 7080. Защитник земли Русской». На установку этого могильного камня воевода дал свои собственные деньги.

Артельщики из команды Гордея Старого потеряли в битве пять человек. Они погибли от татарских стрел и в рукопашных боях внутри гуляй-города.

Среди погибших был и Кузьма из Бряхино. Он погиб еще 30 июля, отбиваясь рогатиной от трех здоровенных татар, которые перебрались через дубовые щиты и спрыгнули внутрь их деревянной крепости. Маленький ростом и щуплый Кузьма заколол двух непрошенных гостей рогатиной, но третий поразил его стрелой с расстояния в десять аршин. Сражавшийся рядом Никифор Рябой плотницким топором зарубил татарского лучника, но его земляк получил смертельное ранение и через пару часов испустил дух.

Гордей Старый хотел дождаться, когда от Воротынского вернется его сын, чтобы отвезти тела погибших сослуживцев по родным поселениям и похоронить рядом с их предками. Однако еще до возвращения Петра приехала Анфиса Бойкая.

Она привезла на телеге два десятка тягиляев, которые деревенские бабы специально пошили для своих ушедших на войну мужей, сыновей, братьев. Мягкие брони заполняли телегу доверху, а на них сидели три дочки Анфисы и два сына Кузьмы. После того, как кочевники начали шарить по округе, оставлять детей в деревне стало опаснее, чем брать их с собой на поле битвы. К тому же для защиты от врага у бронных дел мастерицы под рукой в телеге лежал топор и лук со стрелами.

Гордей отвел Анфису с детьми к погибшим односельчанам, уложенным поблизости от выхода из гуляй-города. Увидев недвижное тело своего соседа, Анфиса заплакала, бросилась к нему и стала обнимать и причитать. Вера, Надежда и Любовь тоже заплакали навзрыд.

Малолетние Глеб и Борис сначала стояли отстраненно, пуская скупые мужские слезы, потом опустились на колени возле тела отца и прижались лицом к хладному телу, поскольку Анфиса все еще обнимала голову их отца. Через пару минут мальчики поднялись с колен и встали рядом с погибшим отцом. Лица у них были совершенно потерянными.

Гордей подошел к одиноко стоящим сиротам и сказал, обращаясь к ним совсем, как к взрослым:

— Глеб Кузьмич и Борис Кузьмич, ваш отец служил под моим командованием и геройски сложил свою голову в битве с басурманами. Перед смертью он завещал мне заботиться о вас. Петр поедет с вами и поможет по-христиански похоронить всех наших погибших односельчан. После этого он заберет вас и привезет обратно. Будете мне сыновьями и станете жить в моей семье.

Сироты молча подошли к Гордею с двух сторон и прижались к его мощному, горячему телу своими детскими лицами, как только что прижимались к худому и холодному телу отца.

То, что татарская стрела пронзила горло Кузьмы, и то, что он в последние часы не мог произнести ни слова, не имело значения. Гордей точно знал, что его боевой товарищ завещал заботиться о своих сыновьях.

Хворостинин отстоял пять панихид по павшим воинам на кладбище у монастыря. Иллиодор уже качался от усталости, поскольку отпевание павших была не менее тяжелой в нравственном отношении работой, чем битва с врагами работой в физическом отношении.

Воевода приказал завершить погребальный обряд на следующий день.

Хворостинин и чуть живой от многочасовой службы Иллиодор сели на коней и поехали в лагерь.

Проехав некоторое время молча, Хворостинин поинтересовался у ехавшего рядом священника:

— Скажи, отче, а души всех павших в этом сражении воинов попадут в Царствие Небесное?

— Конечно всех, Дмитрий Иванович, — ответил священник. — Ведь сказано в Евангелие, что для христианина «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя». А те, кто познает такую любовь, те и удостоятся Царствия Небесного.

— А те, кто струсил, бежал с поля боя и погиб при этом? Как с ними будет? Они удостоятся Царствия Небесного?

— Я, княже, все время, что был в гуляй-городе, не видел ни одного русского воина, кто бы показал спину врагу, а тем более бежал с поля боя.

— Да и я не видел, отче.

— А тогда зачем спрашиваешь? — удивился священник.

— Вот, Михаил Черный дал команду отступить, а когда его подчиненные не послушались, то помчался выручать их и зазря погиб. Чувствую за собой вину, что рекомендовал Воротынскому поставить его во главе отряда опричников прямо перед боем, не дав ему возможности навести должную дисциплину в отряде.

— Может быть, если бы Михаил своих подчиненных не поддержал в ненужном наступлении, то все смотревшие на него воины и не воодушевились бы его примером, и не стали бы биться так ожесточено, как бились, — рассуждал священник. — Может быть, тогда и не одолели мы врага. Господь Бог все видит. Он разберется, кто какую участь после смерти получит. В этой битве зазря никто не погиб и нельзя тебе, воевода, себя винить в чем-либо.

Тут впереди показались трое всадников. При приближении стало ясно, что один из них Петр, а двоих других было не узнать из-за доспехов и кольчужных капюшонов.

Один из воинов в доспехах, на вид совсем молодой, вдруг пришпорил коня и помчался прямо на Хворостинина. Тот на всякий случай взялся за эфес своей сабли.

— Дмитрий, брат! — закричал молодой воин высоким женским голосом.

— Анастасия, любимая моя сестра! Жива и здорова! — Хворостинин соскользнул со своего Буяна и помог спуститься с коня на землю подскакавшей к нему сестре.

Они обнялись и долго стояли, тесно прижавшись друг к другу, не говоря при этом ни слова. Необычно было это объятие: брат и сестра были облачены в тяжелые железные доспехи и не могли почувствовать теплоту тел друг друга. Зато они хорошо чувствовали охватившее их душевное тепло.

Иллиодор тоже сошел с коня на землю и подошел к обнимающимся брату и сестре.

— Вот видишь, Дмитрий Иванович, — сказал он, — как я и говорил, Бог управил, и ты встретил свою сестру. Это благодарность тебе за тот подвиг, что совершил ради русского народа. Бог и дальше будет тебя оберегать и радовать.

К ним подъехал Данила, который и был вторым всадником в доспехах. Он тоже спешился и скромно стоял невдалеке. Доспехи его были еще в спекшейся крови порубанных им вчера турок, поскольку очистить их было некогда, да и негде.

Анастасия, увидев спешившегося с коня казака, обратилась к брату:

— Это мой ангел-хранитель казак Данила. Он оберегал меня в татарском плену, помог обрести свободу, мы с ним даже сражались вместе. Прошу любить и жаловать.

Пока брат соображал, как ему реагировать на слова Анастасии, она поспешно продолжила:

— Данила хочет просить у тебя, как у старшего мужчины в роду, моей руки, но робеет из-за незнатного происхождения. Но для меня княжеское происхождение не имеет значения. Я хочу стать его женой.

Нелегкое время заточения избавило молодую княжну от условностей обычая, который не позволял русским женщинам первыми признаваться в любви и просить разрешения на брак. Она была готова и без разрешения брата пойти под венец с любимым, но из уважения спрашивала его благословения.

Данила, и вправду робевший перед князем, очень обрадовался сказанному уже не отроковицей Прасковьей, а княжной Анастасией. Он подошел к Дмитрию Ивановичу, опустился перед ним на колени и, склонив голову, произнес:

— Княже, прошу, выдай за меня свою сестру. Обещаю ее любить и защищать до конца моих дней, как я уже делал последний год.

Дмитрий Иванович не страдал излишней чувствительностью, но от неожиданности чуть не лишился сознания. Обрести без вести пропавшую сестру и тут же вручить ее в руки незнакомому казаку, к тому же всему измазанному кровью, было непросто. Однако он посмотрел на свои собственные окровавленные доспехи и подумал, что, наверное, этот незнатный казак будет лучшей парой для его сестры. Потом, у Анастасии такой же сильный характер, как у всех членов его рода и если он ей откажет, то она выйдет замуж и без разрешения.

— Совет, да любовь вам, молодые! В ближайшее время обвенчаем вас. Верно, Илларион? — Хворостинин повернулся к стоящему рядом священнику.

— Как пройдет сорок дней со дня битвы и упокоятся души убиенных воинов, так и проведем обряд венчания, — ответил тот.

— Да, через сорок дней, — подтвердил воевода. — Венчаться будем вместе, Анастасия. Я тоже женюсь. Влюбился в одну чудесную женщину. Поехали в лагерь я вас познакомлю со своей избранницей.

Хворостинин дорогой рассказал о Евфросинией и о том, что они ждут ребенка.

Приехав в гуляй-город, все близкие Дмитрию Ивановичу люди собрались в шатре, который продолжал оставаться единственным укромным местом в лагере. Тут все перезнакомились и провели несколько часов за разговорами, а потом устроили нехитрую трапезу у разведенного в лагере костра.

Ночевали на телегах, на охапках свежего сена, которое Петр привез из соседней деревни, от того самого старого деда.

На следующий день продолжилось отпевание павших русских воинов на монастырском кладбище. По возвращению после похорон в лагерь, практически на закате солнца, Хворостинин и Иллиодор увидели такую картину.

Пленные сложили три гигантских кучи из тел своих погибших соплеменников. В одной куче лежали турки, в другой — татары, в третьей ногаи, поскольку каждый из этих этносов имел свои особенности в поклонении Аллаху.

Кучи трупов располагались в форме квадрата без одной, обращенной к востоку стороны. Посреди этого мистического квадрата, обратившись лицом к, возведенному по преданию ангелами, храму Каабы, на специальном коврике стоял турецкий имам и совершал намаз. Он омывал лицо руками, кланялся до земли, становился на колени, вновь поднимался, кланялся в пояс, дотрагиваясь руками до колен, потом повторял в определенном порядке все эти ритуальные действия и произносил при этом слова молитвы на арабском.

Это был баб Ширази. Он уже восемь часов молился Аллаху — просил Его простить грехи павшим воинам и принять их души в мусульманский рай — Джаннат. Из уст баба сейчас звучали слова пророка Мухаммеда: «Все мы во власти Аллаха, и все вернемся к Нему в свой час. И с нас довольно этого, если мы уповаем лишь на Него».

Однако Аллах не посылал Ширази вести о том, что его молитва услышана. Выходило, что сто тысяч мусульман, которые лежали кучами вокруг него, погибли зря и не найдут успокоения на небе.

Увидев подъехавших русского воеводу со священником, баб Ширази понял, что время молитв закончилось. Он сошел с коврика и сказал стоявшим в отдалении пленным соплеменникам:

— Предавайте земле павших.

Те стали нагружать руками суглинистую подмосковную землю в свои халаты и забрасывать ею сложенные в кучи тела. За ночь было насыпано три гигантских кургана равных по размеру холму, на котором стоял гуляй-город.

Баб Ширази дождался, когда последний мусульманин будет засыпан землей, а потом попросил стражу разрешения поговорить с русским священником.

О чем шел разговор с духовным лидером бекташей Иллиодор никому потом не рассказывал, но он попросил Хворостинина отпустить турка в Истамбул, объяснив, что это пойдет русским на пользу.

Воевода велел выделить бабу повозку, загрузить в нее продовольствие, воду, священные мусульманские книги и проводить до переправы через Оку. Вести повозку вызвался захваченный в турецком лагере кипрский грек.

Баб вез с собой главе всех мусульман Османской империи шейху-уль-ислам свое письменное послание — фетву. Смысл послания заключался в том, что последователи ислама не должны больше стремиться захватить земли русских, поскольку их защищают на небе посланник Всевышнего Иса и его мать Марьям.

Повлияла ли фетва баба Ширази на исламскую умму или нет — неизвестно, но следующих сто лет турки войска на территорию Московской Руси не отправляли.

Через неделю после сражения Хворостинина вызвали на совещание к Воротынскому в лагерь под Серпухов. На этом совещании воевода Большого полка объявил остальным воеводам решение царя о том, что им надо становиться на те места сторожевой линии, на которых они находились перед началом военной кампании.

Воевод-победителей в Москву на торжества по поводу победы над врагом не пригласили. Царь не захотел, чтобы они оттягивали на себя внимание народа от его фигуры.

Воротынский обиделся на Ивана Васильевича за невнимание к одержанной его войском знаменательной победе. На военном совете главнокомандующий пару раз нелестно отозвался о таком поведении царя. Многие воеводы поддержали его в своих речах.

Поливанов донес грамоткой без подписи о неосторожных словах Воротынского и его воевод Малюте Скуратову. От себя Поливанов добавил, что воевода Большого полка специально назначил командиром отряда опричников труса Михаила Черного и по его вине почти все верные царские слуги — опричники погибли в неравном бою с тяжелой татарской конницей. И это при том, что была царская команда для безопасности распределить опричников по разным полкам.

Скуратов не преминул сразу же передать содержание доноса Поливанова Ивану Васильевичу.

Хворостинин властных амбиций не имел и разговоры воевод о том, что их ратный труд царь не оценили по достоинству, не поддержал. Для него было достаточно того, что он защитил русский народ от вражеского нашествия. Все окружающие его люди знали о той роли, которую он сыграл в прошедшей битве, и этого было ему достаточно. Главное же было то, что он просил Господа Бога помочь ему победить врага и тот услышал его молитвы, послал ему в помощь Иллиодора, Степана, Гордея, Евфросинью с Авдотьей и Ариной, Анастасию с Данилой и еще тысячи других достойных людей.

После совещания у Воротынского князь Хованский повел большую часть Передового полка на старые позиции под Калугу, а Дмитрий Иванович остался решать неотложные хозяйственные вопросы в лагере под Молодями.

Надо было составить списки на государственные раздачи земли для вдов дворян и детей боярских, пенсий для вдов стрельцов, подать представления в Поместный приказ о наделении отличившихся воинов земельными владениями. Требовалось составить списки с рекомендациями людей в состав царских дворных людей.

Через неделю после того, как Федор Конь увез хоронить в Свято-Троицкий монастырь тело Огнева, он вернула обратно в лагерь, да не один. Игумен Дормидонд прислал с ним двенадцать телег забрать в монастырскую больницу на излечение раненных в битве воинов. Хворостинин настоятеля монастыря об этом не просил — это была его собственная инициатива.

Монахи брали на себя также заботу о тех, кто стал после битвы инвалидом. Таких было немного, поскольку лечить тяжелые раны и ампутировать поврежденные руки или ноги даже такие умелые знахарки, как Поляковы в те времена не умели. Иностранные же доктора были в стране все наперечет и до простых ратников у них руки не доходили. Тяжелораненые ратники обычно не выживали.

Арина Полякова сказала, что поедет с раненными воинами и будет за ними ухаживать в больнице при Свято-Троицком монастыре. Она поехала вместе с Петром, которого Гордей тоже отправил в монастырь, поскольку два раненных воина никак не умещались на присланном к ним из монастыря транспорте. В телеге у Петра, рядом с ранеными воинами лежал небольшой медный колокол и икона, которую Иллиодор взял из рук погибшего отца Кирилла. Преображенские мужики уже собрались отстраивать у себя в селе сожжённую ногаями церковь.

Евфросинья с дочкой и Анастасия с Данилом остались в лагере, собираясь ехать вскоре с Хворостининым в лагерь под Калугу.

Отец Иллиодор оставался все это время в лагере. Он писал для царя и для будущих поколений историю Молодечинского сражения.

В один из этих дней его посетил поэтический дар, и он написал песню о только что происшедших событиях. Песня эта дошла до нас:

«А не силная туча затучилася,

а не силнии громы грянули:

куде едет собака крымской царь?

А ко силнему царству Московскому:

«А нынечи мы поедем к каменной Москве,

а назад мы поидем, Резань возмем».

А как будут оне у Оки-реки,

а тут оне станут белы шатры роставливать.

«А думайте вы думу с цела ума:

кому у нас сидеть в каменной Москве,

а кому у нас во Володимере,

а кому у нас сидеть в Суздале,

а кому у нас держать Резань Старая,

а кому у нас в Звенигороде,

а кому у нас сидеть в Новегороде?»

Выходить Диви-Мурза сын Уланович:

«А еси государь наш, крымской царь!

А табе, государь, у нас сидеть в каменной Москве,

А сыну твоему в Володимере,

а племнику твоему в Суздале,

а сродичю в Звенигороде,

а боярину конюшему держать Резань Старая,

а меня, государь, пожалуй Новым городом:

у меня лежатъ там свет-добры-дни батюшко,

Диви-Мурза сын Уланович».

Прокличет с небес господен глас:

«Ино еси, собака, крымской царь!

То ли тобе царство не сведомо?

А еще есть на Москве Семьдесят апостолов

опришенно Трех святителей,

еще есть на Москве православной царь!»

Побежал еси, собака, крымской царь,

не путем еси, не дорогою,

не по знамени, не по черному!

Прямо перед тем, как Дмитрий Иванович собрался со своими воинами ехать в Калугу, пришел царский указ. Ему надлежало 12 сентября прибыть вместе с гуляй-городом на смотровое поле под Коломну. Там предстояло продемонстрировать возможности новых военных технологий членам Боярской Думы, приказным дьякам и специально собранным для этого воеводам со всего Московского царства.

Хворостинин велел плотникам и смоленским стрельцам под руководством Гордея Старого разбирать гуляй-город и везти его в Коломну.

Дело это было непростое, поскольку надо было найти новых лошадей, взамен побитых врагами, починить порубленные татарами телеги и щиты, запастись провиантом и кормами на длительный срок.

Гордей позаимствовал часть лошадей и телег из турецкого лагеря. По установившемуся обычаю, они считались частью военных трофеев.

Четыре турецких осадных орудия с запасом ядер и пороха, которые захватил Юрий Нечаев со своими стрельцами, Хворостинин решил послать в Смоленск, для усиления его крепостной артиллерии. Орудия эти нигде не числились, и Нечаев повез их без лишнего шума Потемкину.

Распоряжаясь захваченным турецким имуществом, Гордей как-то доложил Хворостинину, что окрестные крестьяне забирают себе в хозяйство разбежавшихся по лесам татарских и ногайских лошадей. Воевода ответил ему, что этих слов он не слышал, равно как и слов о том, что куда-то пропали турецкие повозки.

Комендант гуляй-города намек воеводы понял, сказал что-то кому-то из местных крестьян и в течение недели турецкий лагерь был полностью освобожден от излишков имущества незваных пришельцев.

Долго потом в крестьянских хозяйствах в округе под Серпуховом водились многоведерные медные котлы, арбы на высоких колесах, волы и даже верблюды. Мужики из ближайших деревень обзавелись тогда тяжелыми турецкими мечами, украшенными драгоценными камнями и крепкими татарскими луками. Деревенские бабы же шили себе рубахи из тонкого персидского шелка и сарафаны из золотой парчи.

Хворостинин взял с собой в Коломну Анастасию с Данилом, Евфросинию, Авдотью и верного Степана. Вместе с ним поехал также Иллиодор, которому воевода обещал замолвить слово перед царем по поводу помощи Свято-Пантелеймонову монастырю.

Одна битва за право русского народа на самостоятельное существование закончилась, надо было готовиться к новым сражениям.