Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории - Гапоненко Александр 2019
Стрелецкий десятник Юрий Нечаев
Стрелец. Из альбома Э. Пальмквиста 1674 г.
Отец стрелецкого десятника Юрия Нечаева Никита кормился с гончарного ремесла. Он копал в овраге за городом глину, вымачивал ее в воде, а потом лепил из полученного сырья на вращаемом ногой гончарном круге горшки, плошки, чашки и прочие важные для хозяйства изделия. Эти изделия обжигались потом в стоящей во дворе печи, топившейся дровами. Для придания продукции прочности и водонепроницаемости, в горячую печь бросали поваренную соль — муравили таким образом посуду. Выходила ровная, красивая, а главное удобная в пользовании продукция, которая хорошо раскупалась другими посадскими и окрестными крестьянами на ярмарках, которые регулярно проходили в Смоленске.
Отец передал тайны гончарного ремесла Юрию, но оно ему было не по душе. Повзрослев, юноша пошел в земское ополчение, воевал в Ливонии, а потом записался в стрельцы. Служил он с удовольствием, был исполнителен, хорошим стрелком и, тогда еще сотник, Огнев произвел его в десятники.
Получаемого жалования — 4 рублей в год — хватило Нечаеву на то, чтобы поставить недалеко от родительской свою собственную избу, жениться на соседской девушке Пелагее и завести двоих детей — мальчика и девочку.
Когда Шуйский перестал платить стрельцам жалование, Юрий приноровился тайно ходить в свободное от службы время в дальний казенный лес и бить там разную живность. Тратить на это государев порох и свинец не разрешалось, и он прикупал огненное зелье у торговцев в городских лавках. Делился мясом подстреленных диких кабанов и косуль со своими подчиненными. Пелагея выращивала на приусадебном огороде овощи и фрукты.
Юрий служил вместе с мужем Евфросинии в одной сотне и поэтому, когда тот погиб, поддерживал вдову с ребенком как мог, в том числе и продуктами. Поляковы жили с ними в одной слободе, которая так и звалась Стрелецкой.
Попавшего в тюрьму Огнева Нечаев не бросил, поскольку был благодарен ему за то, что тот произвел его в десятники. Никто не знал, но это именно он, во время выдавшейся оказии, отвез жалобу сотника в Москву и бросил в особый ящик, висевший на стене возле дверей Челобитного приказа.
При Хворостинине небольшой отряд Юрия стал выполнять роль личной охраны наместника. Высокий и статный, он хорошо смотрелся во главе команды из специально отборных воинов. Десятник много раз ездил по поручению Дмитрия Ивановича по вотчинам местных бояр — развозил приказы, напоминал, чтобы они выставили определенное в разрядных ведомостях количество воинов.
Когда Йосиф привез обоз с оружием, воевода отдал Нечаеву и его стрельцам немецкие пищали с нарезными стволами. Они были мощнее и били много дальше гладкоствольных, изготовляемых русскими мастерами. Правда, под эти пищали пришлось переделывать банделиры — одевавшиеся через левое плечо кожаные перевязи шириной в ладонь с кожаной сумкой, в которой хранился запас пуль, сала, пыжей и принадлежностей для чистки оружия. К перевязи на шнурах привешивались «зарядцы» — оклеенные кожей точеные из дерева трубки с крышечками, которые использовались для хранения пороха. Под мощные немецкие ружья, требовавшие большего объема пороха, пришлось мастерить «зарядцы» большего объема. Таких «зарядцев» было на каждой перевязи двенадцать штук.
В дополнение к банделиру стрельцу полагалась пороховница-натруска, в которой хранился порох, насыпаемый на полку. Каждому стрельцу для несения боевой службы выдавались кусок фитиля, минимум в сажень длиною, три фунта пороха и шесть фунтов свинца.
Юрий вместе со своим десятком научился бить из немецких пищалей очень точно и далеко — на расстоянии в сто аршин они мог легко снять всадника с коня.
После того, как защитники гуляй-города отбили атаку конного отряда принцев Хаспулата и Шардана, Нечаев забрался на одну из телег и осмотрелся. Все поле перед холмом было устелено трупами татар и их коней.
«Ловко придумал наш воевода укрываться в обозе за дубовыми щитами, — подумал Нечаев. — Стрельцов и ополченцев только с полтора десятка ранило, когда супостаты стали стрелами навесом бить, да одного пушкаря убили через открывшийся во время выстрела порт. Кочевников же тут, похоже, целый тумен лежит. Еще наших всадников десятка три-четыре убили и тяжело ранили, когда они вступили в съемный бой, то есть в рукопашную схватку с татарами».
Юрий пошел к своим подчиненным. Они вместе отодвинули телегу, закрывавшую вход в гуляй-город, вышли наружу и спрыгнули вниз с кромки холма на поле боя. Воротынский приказал смоленским стрельцам подобрать на поле битвы раненных русских воинов и унести их в гуляй-город. Тела погибших надо было перенести за холм, поближе к дубраве, где их никто бы не потревожил.
Юрий, вышедший на поле вместе со своими стрельцами, заметил, что среди павших всадников много опричников. Они были без защитных доспехов и первыми становились жертвами татарских лучников.
Другая группа стрельцов должна была очистить от трупов неприятеля подходы к холму, чтобы по ним, как по помосту, нельзя было проехать поверх частокола и забраться на холм, на котором стоял гуляй-город.
Павших кочевников стрельцы оттаскивали за пару сотен шагов прочь от холма и сваливали в кучу. Эта куча трупов татар через несколько часов усилий стрельцов стала приближаться по вышине к холму, на котором стоял гуляй-город.
Татары своих соплеменников хоронить не собирались, хотя, по обычаю, умерших до полудня мусульман следовало предать земле до конца дня. Но никто из немногих оставшихся в живых татар трупы своих погибших соплеменников не омывал, не закрывал им лица зелеными платками с вышитыми на них изречениями из Корана, не читал над ними молитв. Девлет-Гирей никогда не занимался захоронением своих павших воинов и не брал с собой необходимых для этого имамов. Он не любил лишних затруднений в походах и предоставлял погибшим нукерам самостоятельно искать путь в рай. Все остальные татарские мурзы следовали примеру своего начальника.
Вместе с русской «похоронной» командой по полю ходила команда «трофейная». Ее составили из ополченцев-пехотинцев. Они снимали с побитых татарских офицеров доспехи, подбирали сабли, луки, стрелы и пушечные ядра. Как правильно подумал Петр у себя возле дома, стрельба во время боя велась столь интенсивно и долго, что запасы метательных снарядов стремительно уменьшились.
Находившийся неподалеку от Юрия мужик-ополченец, которого звали Илья, потянулся за лежавшим на земле пушечным ядром, поднял его и засунул в висевшую на плече кожаную сумку. Сумка была уже доверху набита ядрами, и ополченец собрался нести их в лагерь, как увидел черный с золотой насечкой доспех на каком-то знатном татарине.
Илья вытащил мертвого вельможу из-под тела другого татарин, и стал снимать с него доспех. Доспех был дорогой и мог стоить столько, сколько стоило целое село. На беду, посреди доспеха была огромная вмятина от пушечного ядра, из-за которой левая передняя металлическая пластина вздыбилась наружу и больше не защищала часть груди, как раз в районе сердца.
— Возьми доспех себе, — предложил десятник Илье. — Пройдешь обухом топора по железу на груди, выправишь, загнешь отошедший край и будет у тебя крепкая защита от татарских стрел. Вон, смотрю, у тебя вся броня — это старый армяк.
— Жалко — попорчу красивую вещь, — ответил Илья. — Я этот доспех попрошу потом Гордея подправить. Он кузнец и у него подходящие инструменты для такой работы есть.
— Как знаешь, Илья, но я бы поберегся в бою, — предупредил его Нечаев. — Это сегодня ты со своим полком за стенами гуляй-города мог укрыться. А завтра тебя могут поставить в шеренгу рядом с нашей крепостью от татарской конницы рогатинами отбиваться.
Илья ничего не ответил. Он закончил разоблачать вельможу-татарина, взвалил его помятый ядром доспех на себя, напялил на свою голову валявшийся поблизости остроконечный шлем татарина, накинул ремень от сумки с ядрами на плечо и пошел в сторону лагеря, сгибаясь под тяжестью трофеев.
Нечаев, хоть грамоты не знал и книг не читал, но был от природы склонен к размышлениям и старался из этих размышлений извлечь какую-то практическую пользу. Эта черта характера досталась ему от отца, который всегда старался упорядочить в голове все происходящие вокруг него события и не заблудиться в окружающем его мире. Отец был еще жив и когда Юрий уходил в поход, то оставил на его попечении жену Пелагею, сына Ивана и дочь Марфу.
«Как там мои дома? — подумал десятский. — Волнуются за меня, небось? А что тут волноваться? Мы этих нехристей тут перебьем скоро, и я домой вернусь. Еще и звание сотника в бою добуду. Надо мне будет какого-нибудь знатного татарина подстрелить, когда на нас очередная атака пойдет. Да так, чтобы доспех сберечь. Продам его и будет в доме лишний прибыток».
На следующий день, а это было 29 июля, возможности проявить себя в стрельбе у Нечаева не представилось. Татарские отряды подходили, устраивались лагерем верстах в четырех от деревни Молоди, «травились» с русскими, то есть пускали навесом стрелы, но в рукопашный бой не вступали.
Воспользовавшись передышкой, русские ставили, слева и справа от холма, на котором стоял гуляй-город, плетенные из ивы корзины без дна и насыпали в них землю. Иву ополченцы рубили саблями тут же, на берегу протекавшей невдалеке речки Рожайки. В результате этой работы к концу дня удалось построить туры — простейшие фортификационные сооружения, предназначавшиеся для укрытия пехоты от стрел противника.
Юрий вечером встал в боевое охранение и там встретил, как нами уже упоминалось, немецких рейтар и привезенный Петром обоз с продуктами. Продукты оказались совсем не лишними, поскольку большинство полков, бросившись вслед за кочевниками, оставили обозы, а у воинов с собой был только трехдневный «сухой паек» — толокно, сухари, да немного соленого мяса или сушеной рыбы.
Помимо немцев, в этот день к крепости на холме подтянулись и небольшие конные отряды, оставившие уже бесполезные укрепленные позиции вдоль левого берега Оки. Прискакали также донские и запорожские казаки, прикрывавшие отдаленные участки обороны по берегам рек. Народу было много, места в гуляй-городе для всех не хватало, и именно поэтому поставили туры.
Пехотинцев-ополченцев выстроили по правому флангу обороны, придав им для усиления часть детей боярских на конях. Немецких рейтар поставили на левом фланге. Казаков и часть детей боярских, сражавшихся верхом, отвели в тыл, под прикрытие дубовой рощи.
Воротынский назначил комендантом гуляй-города Хворостинина и тот готовился с приданными ему воинскими силами, пушечным нарядом и обслугой к новым атакам татар.
Девлет-Гирей узнав, что весь посланный им арьергард полег, а командовавшие им сыновья исчезли, отказался от намерения идти на Москву. Он опасался оставлять у себя в тылу большое русское войско.
Хан послал к русскому укрепленному лагерю конницу Теребердей-мурзы и несколько тысяч татарских всадников под командованием своего свата мурзы Дивея. Сам же он отправился верхом к Энвер-паше, который стоял еще с обозом на правой стороне Оки и ждал, когда подтянутся все его пехотинцы.
Энвер-паша не стал принимать решение без Ибрагим-бея, который отъехал узнать, почему так медленно движется осадная артиллерия и охраняющие ее полки янычар. Из-за несогласования действий турок и татар с ногайцами был потерян целый день.
Поздно вечером Девлет-Гирей прибыл в лагерь, разбитый его воинами на дороге недалеко от Молодей. Хан сразу же созвал в своем шатре Малый Диван. На совещании было принято решение попытаться взять русский лагерь штурмом.
Как писал потом один русский летописец: «Дивей-мурза с нагаи сказався царь похвально и рек: «Яз обоз руской возьму; и как ужаснутца и здрогнут, и мы их побием…».
Утром 30 июля татары и ногайцы начали штурм гуляй-города. Отряды кочевников стремительно подъехали к русским позициям и издалека стали засыпать защитников деревянной крепости ливнем стрел, пытаясь нанести им, таким образом, как можно больший урон.
Когда с неба посыпались длинные и тяжелые татарские стрелы, Нечаев вместе со своими стрельцами укрылись у самых щитов, пушкари и обслуга забрались под телеги. От стрел пострадали, главным образом, обозные лошади, часть которых оставалась внутри крепости. Зная повадки татар, возничие накрыли своих лошадей войлочными попонами, но стрелы падали так густо и с такой силой, что пробивали попоны и калечили животных. Часть истекавших кровью лошадей пришлось забить.
Когда две тысячи кочевников начали пускать стрелы с расстояния в двести аршин, ответный огонь по ним открыли русские пушкари. Находившиеся на вершине холма пушки без труда поражали всадников на расстоянии до четырех сотен аршин. Каждое ядро весом в фунт поражало одновременно три-пять человек. Так что залп из трех десятков орудий сразу выводил из строя полторы сотни татар. Выстрелившие орудия пушкари оттаскивали от порта, им на смену подкатывали другие, ранее заряженные, и производили следующий залп. Пушечная канонада практически не прекращалась.
В итоге умелых действий пушкарей почти тысяча татарских всадников погибла в течение получаса, так и не нанеся заметного вреда защитникам деревянной крепости.
Нечаев смотрел на то, как четко действуют пушкари под командой князя Коркодинова и гордился их работой и работой пушечных мастеров. Пушкари говорили, что все орудия отлили на московском пушечном дворе русские мастера.
Татары, понеся тяжелые потери от пушечного огня, пошли рысью в атаку. Но на расстоянии в сто аршин по ним ударили из гуляй-города дробом из ручных гауфниц. Этих орудий было всего десяток, но каждое из них выплюнуло два десятка свинцовых шаров, которые с воем врезались в атакующую массу кочевников. В итоге еще пара сотен татар слетела со своих коней ранеными или убитыми.
Приблизившись же на расстояние в полсотни аршин, атакующие стали хорошими мишенями для стрельцов. По ним дали залп полсотни пищалей, затем, буквально через минуту, еще один, потом третий. Одни стрельцы стояли у бойниц и стреляли, другие заряжали пищали и передавали их тем, кто стоял у бойниц, прорезанных в дубовых щитах.
Через пятнадцать минут после начала атаки от тысячного отряда татар в живых осталось не более сотни. Эта сотня развернулась и поскакали прочь от стен гуляй-города.
Таким же образом были отбиты вторая атака татарской конницы.
Нечаев, который во время первых двух атак организовывал взаимодействие тех, кто заряжает пищали, и тех, кто вел из них огонь, решил во время третьей атаки сам стать к бойнице. Он зарядил свою немецкую пищаль с нарезным стволом и стал выискивать себе цель среди приближающихся татарских конных шеренг.
Пошарив глазами по рядам наступающих, он увидел какого-то знатного ногайского вельможу, одетого в блестящий белый доспех поверх шитого золотом халата и с иранским шлемом-шишаком, обернутым белой чалмой на голове. Ногаец держался позади передовых шеренг и только отдавал команды своим подчинённым. Сейчас, как было видно издалека, он приказал подчиненным спешиваться и идти так на штурм крепости. Расстояние до вельможи было почти в сто аршин и пули из простых пищалей до него не доставали.
Юрий подсыпал из рожка пороха на полку возле запального отверстия в стволе, навел на вельможу свою пищаль, затаил дыхание, а потом мягко нажал на спусковой курок, на другой стороне которого был закреплен дымящийся фитиль. Фитиль поджег только что подсыпанный порох, огонь пробежал через запальное отверстие в зарядную камеру, та наполнилась расширившимися газами, газы надавили на пыж и на плотно прижатую вторым пыжом тяжелую свинцовую пулю, та вылетела с огромной силой из ствола, полетела по воздуху и впилась между глаз высокопоставленного ногайца.
Имя тому ногайцу было мурза Теребердей. Юрий этого не знал, но очень обрадовался, когда видел, что ему удалось поразить насмерть командира наступающего отряда и при этом не повредить его доспеха.
Он радостно закричал окружающим его воинам:
— Видели? Все видели? Попал в глаз знатному ногайцу со ста шагов, и не повредил его доспех.
— Попал и попал, — прокричал ему в ответ стрелец из его команды, паливший из соседней амбразуры. — Велико дело? Вот как двенадцать татар положишь с двенадцати выстрелов, так будешь, командир, бахвалиться!
— А вот сейчас и положу, — закричал в ответ раззадорившийся десятский и протянул руку назад за заряженной пищалью.
Кто-то из своих сунул ему в раскрытую ладонь заряженную пищаль, и Федот стал выискивать новую жертву среди атакующих. Выполнить свое обещание ему в этот раз не удалось. Ногайцы, увидев, что их командир пал, повернули назад и быстро отошли. Нечаев успел подстрелить еще только двоих.
В ходе боя возник небольшой перерыв.
— А нет ли чего перекусить, мужики? — спросил окружающих возбужденный боем десятский. — Со вчерашнего утра маковой росинки во рту не было!
Стоявший рядом с ним Гордей вытащил из висевшей у него на боку сумки и протянул товарищу горсть сухарей из тех припасов, что привез его сын.
— Вот, Юрий, запей потом, — кузнец отстегнул висевшую у него на поясе деревянную флягу с водой и тоже передал соседу. — Видел я, как ты ловко снял командира ногайцев. Молодец!
Сам Гордей все это время возился с попавшей в его распоряжение «сорокой». Ему удалось выстрелить из нее пока только один раз, но большая часть пуль полетела выше голов наступающих, поскольку он неправильно выставил угол наклона своего многоствольного орудия. Сейчас кузнец уменьшил угол наклона, чуть отбив молотком назад в пазах два деревянных клина на лафете. Теперь он ждал, когда сможет подогнать «сороку» к порту, чтобы успеть выстрелить из нее в промежутках между выстрелами двух уже стоящих в очередь орудий.
Для Нечаева похвала Гордея и одобрительные взгляды подчиненных стрельцов были очень важны. Поэтому он в приподнятом настроении жевал сухари и запивал их водой из фляги Гордея.
Впрочем, гибель ногайского предводителя заметил не только Гордей. Стрелецкий голова Огнев сам не стрелял, но внимательно следил за тем, кто и как из его подчиненных сражается.
«Вот ведь, какие у меня стрелки», — с гордостью подумал он, когда увидел, что Теребердей-мурза рухнул со своего коня наземь.
После того как погиб Теребердей, командование конными атаками взял на себя Дивей-мурза. Он повел в наступление сразу пять тысяч человек, рассчитывая, что всех их русские не успеют перестрелять.
Расчет оказался верным: ни пушкари, ни стрельцы не успели перебить всех атакующих.
При этой атаке Гордей подогнал к пушечному порту свою «сороку» и поджег тлеющим фитилём насыпанный на железный желоб порох. Порох загорелся, огонь побежал от одной пищали к другой, «сорока» бесперебойно выстрелила тридцать раз с большим шумом, который, правда, на стрекот птиц был похож только с очень большой натяжкой. Очередь пуль из «сороки» впилась прямо в тела наступавших татар, но и она не смогла остановить мощный набегавший вал из человеческих тел.
Прискакавшие к холму татары спешились перед вкопанным в землю частоколом, полезли наверх и попытались забраться на стены гуляй-города. Наступавшие рубили дубовые щиты саблями, расшатывали их голыми руками, но крепко скрепленное железными цепями сооружение не поддавалось.
Тогда атакующие попытались перелезть через не очень высокие деревянные стены. Одни воины подставляли другим спины, те карабкались по ним наверх, хватались руками за край щитов и старались перебраться внутрь.
Защитники гуляй-города рубили бердышами и саблями руки татарам, сбивали их с вершины дубовых щитов стрелами, кололи рогатинами и копьями. А те лезли и лезли наверх, прыгали с невысоких деревянных щитов внутрь и бросались на обороняющихся с саблями. Стрельцы, пушкари и даже крестьяне-ополченцы вступили с татарами в рукопашный бой.
Десятка стрельцов Нечаева держала оборону на трех телегах, возле тех щитов, из-за которых вела огонь.
— Р-а-а-з! — раздавался громкий счет Нечаева, сопровождавший удар его бердыша, и голова поднявшегося над щитом татарина летела вниз, обливая наступающих потоком горячей алой крови.
— Д-в-в-а! — продолжал вести десятник счет своим ударам, и еще одна высунувшаяся над щитом татарская голова летела вслед за первой.
— Т-р-р-и! — громко подхватил счет десятника поднявшийся рядом с ним на телегу Петр с отцовской секирой в руках, и еще один басурман навсегда лишился возможности посадить русского ребенка в плетенную корзину и увезти его в Кафу.
Пока пушкари отбивались от наседавших внутри гуляй-города татар саблями, Гордей, успел еще раз зарядить свою «сороку». Сделал он это с помощью жены, отмеривавшей и засыпавшей в поднятые кверху стволы пищалей порох. Кузнец махнул рукой, стоявшей рядом с ним Наталье, та подняла за веревку ставню над пушечным порталом, кузнец поджег тлеющим фитилем порох и, по наступавшим рядам татар, один за другим прозвучало очередных тридцать выстрелов.
В самый напряженный момент схватки Воротынский, стоявший со своими всадниками за гуляй-городом, дал команду к наступлению. Русская тяжелая кавалерия помчалась на спешившихся татар и стала их нещадно рубить.
Вслед за тяжеловооруженными детьми боярскими в атаку пошли казацкие отряды. Они с ходу врезались в ряды отступавших татар, кололи пиками и ожесточенно рубили саблями тех, кто уцелел после прохода детей боярских. Особенно неистовствовал командир небольшого отряда поволжских казаков Ермак Тимофеевич.
На левом фанге в пешую атаку пошла колонна черных немецких рейтар Юргена Фаренсбаха, на правом фланге вперед пошли белые русские рейтары под руководством Григория Прусса. Обе колонны применили тактику коловорота: не вступая в рукопашную схватку, ряд за рядом, рейтары расстреливали из пистолетов спешившихся татар, а потом отступали назад, давая место новому ряду. Обойти русских с флангов татарам никак не удавалось, так, как с одной стороны им мешала река, а с другой овраг и дубовая роща.
Татары не выдержали натиска, повернули и помчались прочь. Русские кавалеристы гнали их почти версту, пока не натолкнулись на шеренги свежих татарских всадников. Добив спешившихся татар, русские развернулись и ушли обратно, под прикрытие гуляй-города.
Погнавшиеся за русскими свежие татарские силы попали под огонь пушек и пищалей, и опять понесли тяжелые потери.
Дивей-мурза, наконец, сообразил, что пора менять тактику ведения боя. Он решил сам разведать, где у русских слабое место и направить туда основной удар, разорвать линию обороны гуляй-города, ворваться внутрь укрепления и, используя значительное численное превосходство, перебить в ручной схватке всех его защитников.
Русский летописец оставил нам описание этого эпизода битвы: «Дивей-мурза поехал около обозу с невеликими людьми рассматривать, которые места плоше, и на то б место всеми людьми, потоптав, обоз разорвати».
Мурзу в богатом доспехе, в окружении блестящей свиты трудно было не заметить, и тогда Воротынский выслал из гуляй-города детей боярских Большого полка с приказом атаковать противника.
Тот же летописец пишет далее: «И Дивей-мурза своих татар стал отводити. И скачет на аргамаке, и аргамак под ним сподкнулся, и он не усидел. И тут ево взяли и с аргамаком нарядна в доспехе».
Конечно, летописец не мог знать, что это Нечаев все время высматривал командиров противника и вел по ним прицельный огонь. Дивей-мурза специально не подъезжал к гуляй-городу ближе, чем на сто аршин, чтобы его не могли подстрелить из пищали. Однако это русские гладкоствольные пищали не добивали на этом расстоянии, а немецкие нарезные, да еще и с горы, очень даже добивали. Юрий специально выстрелил по лошади полностью закрытого броней всадника, которого давно присмотрел. От его пули аргамак главнокомандующего татарских войск и «споткнулся».
Нечаев сразу заметил свою удачу и опять прокричав на весь гуляй-город:
— Эвона, как я того знатного татарина с коня снял. Вы видели? Нет, все видели?
Все стрельцы это видели, но выйти из крепости и взять в плен поверженного татарского военачальника не могли, поскольку у них была другая задача: не подпускать татар близко к стенам.
Пленил мурзу первым подскакавший к нему сын боярский Иван Шибаев сын Алалыкин — казанский татарин, верно служивший у одного суздальского боярина.
Потеряв своего командующего, ряды наступавших татар моментально смешались, и они «пошли от обозу прочь в станы».
Оправившись от первого шока, вызванного пленением Дивей-мурзы, к вечеру татары снова попытались атаковать русский лагерь, но на этот раз, по сообщению летописца, «татарской напуск стал слабее прежнего, а русские люди поохрабрилися и, вылазя, билися и на том бою татар многих побили…».
Огнев заметил меткий выстрел Нечаева, доложил о нем Воротынскому и тот сказал, что пошлет на него бумаги в Стрелецкий приказ на назначение сотником.