Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории - Гапоненко Александр 2019
Князь Михаил Иванович Воротынский
Князь М.И. Воротынский на памятнике «1000-летие России»
Перед страшной угрозой нового широкомасштабного нашествия орд кочевников в движение пришли жители не только Смоленского воеводства, но и все жившие в Московском царстве русские люди. Главным направляющим этого движения был игумен Иоанн. Помощь в этом важном деле ему оказывало все его окружение.
Сразу после отправки Хворостинина в Смоленск, Иван Васильевич вызвал одного из лучших своих воевод князя Михаила Ивановича Воротынского.
Судьба князя складывалась в Московском царстве непросто. Его отец Иван Михайлович перешел из Русской Литвы на службу к московскому царю Василию III вместе с большим числом зависимых людей и обширными родовыми землями. Причиной этого перехода было то, что русские стали подвергаться в Литве сильным притеснениям по службе, их заставляли отказываться от православной веры и родного языка.
В силу своего знатного происхождения, отец Михаила занимал попервоначалу в Московском государстве высокие административные и военные должности.
Однако в период регентства матери малолетнего царя Ивана Васильевича — Елены Глинской он испугался ее политики ограничения власти бояр и примкнул к группировке Андрея Старицкого — брата недавно умершего Василия III. Готовившийся Старицким заговор с целью свержения своевольной регентши был раскрыт, и Воротынскому-старшему грозила тюрьма. Бояре — участники заговора бежали за границу.
Собрался бежать в Литву и Иван Михайлович. Однако при попытке к бегству он был пойман, судим и отправлен царем в ссылку в Кирилло-Белозерский монастырь. Вместе с отцом в ссылку попала вся семья, в том числе и юный Михаил Иванович. Родовую вотчину Воротынских царь конфисковал.
Через год после смерти в ссылке отца семья была помилована, ей вернули земли, однако не все — большая часть осталась в собственности казны.
После помилования Михаила Ивановича возвращают на царскую службу. Он начинает быстро подниматься вверх по служебной лестнице.
Царь Иван Васильевич направляет князя на оборону южных рубежей страны. Воротынский участвует во взятии Казани, где проявляет себя, как смелый и талантливый полководец.
После неудачного отражения одного из набегов Девлет-Гирея, по навету завистников в том, что он вошел в сговор с татарами, князь вновь подвергается опале. Царь отправляет его вместе с семьей в заключение в тот же Белозерский монастырь, опять лишает вотчины.
Через три года Иван Василевич возвращает князя на службу, поскольку испытывает острую нехватку в опытных командных кадрах. Михаилу Ивановичу возвращают вотчину. В знак примирения, царь жалует его боярским званием и вводит в Боярскую думу.
Воротынский не любил вспоминать истории с опалой и продолжал верой и правдой служить царю, а если быть более точным, то отечеству, которым царь только управлял по воле Божьей.
Недавно Михаил Иванович подготовил с московскими дьяками из Разрядного приказа Устав станичной и сторожевой службы, который определял порядок охраны южных рубежей страны.
Охрану границы по этому Уставу несли сторожа и станицы.
Сторожа представляли собой постоянную заставу из десятка служилых людей, которые частью постоянно стояли на границе, а частью разъезжали по степи и искали татар, или следы их отрядов — сакму.
Станичники — отряд числом четыре-шесть всадников — выезжали в Дикое поле, чтобы засечь продвижение татарских отрядов на дальних подступах.
И те, и другие отряды должны были немедленно сообщить о приближении татар в ближайшие города и в столицу.
Эта новая пограничная служба укомплектовывалась опытными людьми, которым платили хорошее жалование, а в случае небрежения к своим обязанностям жестко наказывали рублем, плетью, а в военное время и смертной казнью.
В прошлом году пограничники своевременно сообщили о приближении конницы Девлет-Гирея. Хан повел одну часть отрядов по привычному Муравскому шляху к Оке, где его уже ждали московские полки. Вторую часть отрядов хан послал в обход, и ударил ими русским в тыл. Передовые земские полки успели отойти к Москве и встать на ее защиту, опричники, непривычные к открытому сражению с противником, не выдержали удара татарской конницы и в спешке отошли, даже не попытавшись спасти царя, бывшего под их защитой.
Командующий русским войском князь Иван Дмитриевич Бельский тогда погиб и оборону города возглавил, следующий за ним по местническим счетам, Воротынский. В ходе боев он опять показал себя хорошим командиром, и именно поэтому Иван Васильевич назначил его сейчас главой Большого полка. Это означало верховенство над всеми остальными стоящими на южном направлении полками.
На апрель месяц царь назначил Воротынскому провести смотр войск, которые станут держать оборону от идущей из степей тьмы хищных кочевников.
Смотр русских войск проходил под Коломной, на огромном поле, раскинувшемся прямо у городских стен.
Коломну опоясывали каменные стены длинной почти в две версты и толщиной в пять аршин. Стены охраняли 17 башен, самой высокой из которых была Свиблова башня. Жило в Коломне около трех тысяч человек ремесленников, торговцев, стрельцов и городовых казаков. Во время набегов татар в городе пряталось окрестное население, из-за постоянной опасности плена селившееся в лесу, подальше от Коломенской, Серпуховской и Каширской дорог.
Воротынский поутру в назначенный день выстроил на смотровом поле все свои полки для того, чтобы продемонстрировать царю их готовность к ведению боевых действий.
Всю ночь перед смотром лил мелкий весенний дождь. Покрытое чахлой травой глиняное поле от движения по нему многих тысяч коней и людей совершенно развезло и стало труднопроходимым. Люди насквозь промокли от лившейся с неба воды и стояли в строю, ежась от утренней сырости и холода.
Первым на смотровом плацу стоял Большой полк самого командующего. По разряду в нем было записано восемь тысяч человек.
За Большим полком тянулись шеренги Полка правой руки, численностью три с половиною тысячи человек. Во главе этого полка стоял князь Федор Васильевич Шереметьев.
Потом выстроились ратники Полка левой руки, в который было определено по разряду чуть более двух тысяч человек. Этим полком командовал князь Андрей Васильевич Репнин. Вторым воеводой в полку у Репнина был брат Дмитрия Ивановича опричник Петр Иванович Хворостинин.
Следующим стоял Передовой полк самого Дмитрия Ивановича Хворостинина, расчетным числом в четыре с половиной тысячи человек. Однако на смотре не хватало почти двух тысячи человек. Тысяча вятичей не явилась из-за того, что они были «речным десантом» — плавали на стругах и обороняли броды на реке Оке. Тысяча приписанных к полку казаков уже стояла на страже возле Калуги, поскольку существовала опасность подхода к городу передового отряда татар.
Замыкали ряды выстроенных для смотра русских войск ратники Сторожевого полка, числом тысяча шестьсот человек. Главой этого полка был назначен двоюродный брат смещенного Хворостининым смоленского наместника Ивана Андреевича — Иван Петрович Шуйский.
Основную часть боевого состава полков составляли дети боярские. Они были все на конях: те, что побогаче — в железных латах или кольчугах, железных шлемах; те, кто победнее — в тегиляях и «бумажных шапках».
Всадники были вооружены саблями, луками со стрелами, копьями или совнями — древковым оружием с длинным прямым или кривым клинком в качестве наконечника, что позволяло рубить или колоть противника на расстоянии в пару аршин. У части детей боярских были пищали и пистолеты.
Отряд Хворостинина был весь в железных и «мягких» доспехах. Три сотни дворных людей имели на вооружении пистолеты, как настоящие рейтары, а также сабли. В составе полка было четыре сотни смоленских стрельцов, вооруженных пищалями и девять сотен собранных по воеводству детей боярских. Ещё восемьсот детей боярских привел с собой из Рязанского воеводства заместитель Хворостинина — князь Андрей Петрович Хованский.
По всем земским полкам, мелкими группами, было распределено около тысячи опричников. Отдельных командиров в эти группы специально не назначали, памятуя их неумелое и зачастую даже преступное поведение во время прошлогодней обороны Москвы.
Многие опричники были этим обстоятельством крайне недовольны и своего негативного настроя особо не скрывали. Они надеялись, что вскоре смогут вернуть себе былое привилегированное положение в армии, да и в обществе.
Особо среди опричной оппозиции выделялся незнатный дворянин Иван Дмитриевич Поливанов. Сам он военными талантами не блистал и уповал в своем фрондерстве на помощь брата — Константина, который продвинулся на высокие посты в руководстве опричнины.
Доспехи опричники принципиально не носили, несмотря на полученный в прошлом году от татар урок. Видимо, полагали, что татары будут бояться одних их черных одежд так, как их боялись мирные жители Московского царства. Вооружены опричники были саблями, да луками со стрелами.
По всем полкам распределили три с половиной тысячи стрельцов. Эти пехотинцы были вооружены пищалями, бердышами, саблями. Во время боя стрельцы надевали шлемы.
Наемные казаки с Дона и Запорожской сечи, так же, как служилые городовые казаки, защитных доспехов не имели. Их вооружение состояло из сабли, пики, пищали или пистолетов. По разным полкам их было распределено три тысячи человек.
Всего из двадцати тысяч человек списочного состава на смотр удалось собрать, от силы, тысяч семнадцать.
Выстроенные на мокром глиняном плацу воины выглядели крайне разношерстно. Они не только имели различные доспехи и оружие, но и были одеты в различные по форме и цвету одежды. Даже стрельцы в каждом полку носили кафтаны и шапки разного цвета.
Воины стояли неровными шеренгами, и Воротынскому пришлось послать своих слуг подравнять их. Посланцы командующего скакали вдоль выстроенного войска и истошно кричали:
— Подай назад на три шага! А вы вперед выезжайте! Куда так далеко выперли из строя? Давай обратно!
Непривычные к таким командам, да и к военной дисциплине вообще, ратники двигались только если их командиры дублировали команды порученцев Воротынского. Своенравные опричники вообще делали вид, что команда подравняться их не касается.
Наконец воинские ряды удалось немного подравнять.
Иван Васильевич подъехал к выстроенному в одну линию войску только к полудню. К этому времени ветер разогнал тучи, дождь закончился, и стало проглядывать неяркое весеннее солнце.
Царь был верхом на черном аргамаке, в черной рясе, поверх которой была накинута толстая шерстяная епанча черного цвета, укрывавшая его от дождя. Епанча промокла, стала тяжелой и сильно давила на плечи.
В нескольких шагах за царем ехали парадным строем два десятка царских охранников — рынд. Рынды были на белых конях, в атласных белых кафтанах и обшитых белым атласом меховых шапках.
Охранники держали на правом плече небольшие секиры с позолоченным лезвиями, украшенными гравированными двуглавыми орлами. Эти секиры следовало держать прямо, лезвием назад, что делало крайне сложным управление лошадью.
Помимо представительских функций, рынды нужны были царю еще и для того, чтобы охранять казну, которую он привез с собой для раздачи воинам денежного жалования. У каждого охранника к седлу была приторочена большая кожаная сумка с серебряными монетами.
Иван Васильевич подскакал к Воротынскому, и они вместе стали объезжать выстроившиеся полки. Рынды следовали за ними чуть позади.
Земля еще не просохла после недавнего дождя и копыта лошадей разъезжались на скользкой глине. Лошадь под одним из рынд поскользнулась и упала на бок. Сидевший на ней юноша рухнул прямо в грязь, сильно перемазав лицо, белые кафтан и шапку. Мешок с казной при падении у него развязался, и серебряные монеты посыпались из него наземь. В задних рядах войска прошел с трудом сдерживаемый смешок.
При падении охранника его секира со всей силы плашмя плюхнулась в грязь и брызги полетели во все стороны. Большой кусок глины попал на епанчу самодержца и оставил на ее черном поле заметный рыжий след. Вместо торжественного выезда царя в окружении бравой охраны перед боевыми порядками вышел неловкий конфуз с грязевым купанием молодого рынды и разбрасыванием денег.
Василий Иванович обернулся, когда услышал звук падения рынды, скривил лицо, увидев комок рыжей глины на своей епанче и, не доехав немного до полка Хворостинина, повернул обратно. Развернувшись, он бросил в лицо князю Воротынскому:
— Поехали к тебе в шатер. Зови туда всех воевод на совет.
Князь поскакал впереди, указывая дорогу к своему полотняному шатру, разбитому на зеленой лужайке аршинах в двухстах от края поля, на котором проходил смотр.
По дороге Иван Михайлович махнул рукой Шереметьеву, давая этим жестом понять, что ему надо собрать всех воевод, а полки отправить в разбитый неподалеку лагерь.
Пока воеводы собирались в шатре, царь с мрачным лицом, спокойным голосом выговаривал главнокомандующему:
— Михаил Иванович, мало ратных людей в сборе! Созывай людей с окрестных крепостей. Пусть города стоят без охраны. Нам надо всех наличных воинов вывести в поле сражаться с басурманами.
Воротынский невозмутимо ему ответил:
— Люди из крепостей уже все здесь, государь. Тысяча казаков стоит на позициях под Калугой, тысяча вятских на лодках дежурят на Оке, да ожидается через месяц-другой подход трех сотен немецких рейтар. Больше никого нет.
Царь, теперь уже нервно, продолжал:
— У меня нет больше людей. Казанских татар тебе давать не стану — не ровен час перейдут на сторону крымчаков во время боя. Опричников больше тоже давать негоже — воюют они плохо.
У меня ставка в Великом Новгороде будет. Я оттуда с царским и опричным полками да татарами пойду Колывань брать. Как шведов повоюю, так пришлю тебе подкрепления.
Говорить царю, что эта подмога может быть уже и не понадобится, Воротынский не стал.
На совещание в шатер, наконец, собрались все воеводы. Иван Васильевич вручил Воротынскому роспись Разрядного приказа с распределением полков по местам обороны. Михаил Иванович стал читать полученный приказ вслух.
Воротынскому с Большим полком надлежало стоять на самом опасном направлении — под Серпуховом, Полку правой руки было определено место в Тарусе, Полку левой руки — на реке Лопасне, Передовому полку в Калуге. Сторожевой полк оставался в резерве и стоять ему надлежало в Кашире.
Русское войско оказывалось, таким образом, растянутым на более чем полтораста верст, но иного способа противостоять мобильным отрядам кочевников не было. Численно татаро-ногайско-турецкая орда, по данным разведки, превышала русское войско в шесть раз.
В случае успешного обхода татарами оборонительного рубежа на Оке, перспективы военной кампании на южном направлении были крайне мрачными. Под ударом подвижных отрядов кочевников опять оказывалась столица.
Закончив чтение росписи мест расстановки ратей, Воротынский спросил у Ивана Васильевича:
— А что с пушками? Хворостинин доложил, что у него готова подвижная деревянная крепость, из которой можно будет по татарам палить из полевых орудий и пищалей. Нам бы это была большая подмога.
— Деревянная крепость? Ах, да — гуляй-город! — сморщенное от недовольства увиденным на плацу лицо царя несколько разгладилось. — Через месяц пришлю тебе в Серпухов два десятка 10-фунтовых полевых пушек, с соответствующим нарядом. Командовать нарядом будет князь Коркодинов.
— Маловато будет, Иван Васильевич, — стал возражать Воротынский. — Нам окромя, как пушками и пищалями столь многочисленного врага бить нечем будет. Дай нам хоть сто пушек.
— Пушек больше, говоришь? — царь взял в правую руку свою жидкую рыжую бороду и стал ее неторопливо гладить сверху вниз. — Ста нет. Дам восемьдесят.
Царь оседлал своего любимого конька:
— А еще пришлю вам одну полевую «сороку». Это такое новое передвижное оружие мои мастера сделали по европейскому образцу. На одной деревянной раме крепится шесть рядов пищалей по пять штук в каждом. К затравочным отверстиям стволов подходит общий металлический жёлоб с запальным порохом. Подожжешь порох с одного конца, огонь по жёлобу начнет бежать к пищалям, и батарея выстрелит тридцать раз подряд. Трещит при этом, как развеселая сорока на дереве.
Когда царь рассказал воеводам про все военно-технические новшества, внедренные по его инициативе, у него немного поднялось настроение. Позабыв о недавнем конфузе с упавшим во время смотра рындой, он доброжелательно попрощался с воеводами и уехал со всей своей охраной обратно в Москву.
По дороге Иван Васильевич вспомнил вид разношерстного, совсем не бравого по внешнему виду ополчения, эпизод с падением неуклюжего рынды, свою запачканную грязью епанчу и понял, что недавно принял верное решении — вывезти семью, двор, митрополита, казну, наиболее ценные иконы и Либерию в Великий Новгород.
Там, на севере Московского царства он сейчас закладывал новую столицу. Под Новгородом для него уже строился новый дворец, окруженный высоким деревянным частоколом с башнями. Царь рассчитывал, что из новой столицы он сможет управлять северной частью страны, если южная окажется захвачена Османской империей.
Однако захват юга царства турками и татарами было самым плохим вариантом развития событий и думать о нем царь не желал. Это было унизительно для него.
Иван Василевич чувствовал, что внутри русского народа происходят глубинные перемены и он поддерживает его политическую линию, но внешние обстоятельства для сохранения права на самостоятельное развитие русского народа были крайне неблагоприятны. Расчет на помощь божью оставался, но реальных шансов остановить бесчисленные орды кочевников практически не было. Надо было готовиться к самому неблагоприятному исход событий в царстве.
Воротынский после отъезда царя продолжил совещание с воеводами.
В шатре перед командирами полков стоял хмурый мужчина за пятьдесят, высокий, грузный, полный внутренней физической и духовной мощи; лицо его было волевым, словно вырезанным из одного куска мореного дуба, большую часть его занимали борода и усы, среди которых светились умные, немного грустные, карие глаза. В мыслях, речах и движениях Михаил Иванович был нетороплив и обстоятелен.
Первому главнокомандующий дал задание Хворостинину:
— Тебе, Дмитрий Иванович, царь повелел идти к Калуге и принять там удар татарских войск. Задери врага и подводи его потом к Серпухову, возле которого я с Большим полком стоять буду. Сюда же полки Правой и Левой руки подойдут на помощь. А если татары на них первыми нападут, то они тоже будут отходить и завлекать вражескую конницу к Серпухову.
Воротынский стал давать подробные указания, как тактически вести себя Шереметьеву и Репнину. Потом очередь дошла до Шуйского.
Когда совещание подходило к концу, Хворостинин не выдержал и спросил у Воротынского:
— А что мне с гуляй-городом делать-то? Когда еще пушки подвезут!
— Присылай свой гуляй-город через месяц к Серпухову. Назначь старшим над своими людьми кого потолковее. Когда царь пришлет мне пушки с нарядом, то я большую их часть в гуляй-город отдам. Твоим людям надо будет научиться взаимодействовать с пушкарями князя Коркодинова. Кого назначить в коменданты гуляй-города хочешь?
— Да стрелецкого голову Огнева, — назвал кандидата Хворостинин, хотя еще не получил из Стрелецкого приказа подтверждения о присвоении Роману Игнатьевичу запрошенного звания.
Князь Воротынский задумался, повел сложенными в трубочку губами слева направо и обратно, смешно топорща при этом усы, походил вокруг раскладного походного стола, за которым все стояли, и дал Хворостинину еще одно задание:
— Знаю, недалеко от Серпухова, между реками Лопасня и Пахра есть деревня Молоди. Возле нее стоит высокий холм с плоской вершиной — он виден с дороги, что на Серпухов ведет. Вот на этом холме хорошо было бы установить твою деревянную крепость. Скажи своему Огневу, чтобы он примерился к этому месту и все окрестности кругом проведал.
— Так, воеводы, — обратился Воротынский уже ко всем своим подчиненным, — через месяц всем с людьми быть на местах назначения. Степь к тому времени уже зазеленеет, и татары могут на нас нагрянуть. Взять с собой нужное снаряжение и запас продовольствия на три месяца. А сейчас дьяки вам раздадут по полкам жалование, что царь привез.
По окончанию совещания Хворостинин вышел из палатки и увидел необычную сцену. Возле большого медного котла с водой, в котором один из его стрельцов отмывал от грязи царскую епанчу, стоял тот самый оплошавший царский охранник и просил дать ему умыться и почистить от грязи свой белый атласный кафтан. Стрелец, явно издеваясь над молодым рындой, не допускал его к воде, ссылаясь на то, что царскую епанчу в полковом кухонном котле мыть можно, а кафтан простого рынды никак нельзя.
Оконфузившийся молодой рында оказался тем самым вяземским дворянином, за которого хлопотал Малюта Скуратов — Борисом Годуновым. Хворостинин отругал своего стрельца за наглость и приказал пустить Годунова к котлу умыться и почистить кафтан.
Разговорившись с рындой, воевода выяснил, что у него совсем нет опыта участия в боевых действиях. Тогда, учитывая просьбу Скуратова, он решил не отзывать Годунова в свой полк, а оставить в царской охране. Хворостинин сказал юноше о том, что свободных командных мест в полку нет, а простым ратником он его брать не хочет.
Годунов был рад тому, что биться с татарами ему не придется, а в еще большей степени тому, что Хворостинин помог ему привести себя в порядок после конфуза на смотровом поле и обещал век об этом помнить.
Дмитрий Иванович посмеялся, пожелал молодому рынде без приключений добраться до Москвы, махнул рукой и поскакал вслед за своим полком в направлении Смоленска. У его седла был приторочен большой мешок с серебром, которое надо было раздать служилые воинам. Волею случая, это был тот самый мешок, который уронил в грязь Годунов. Надо отдать должное рынде, все монеты с поля он собрал, а что оттереть от грязи не смог была не его вина — не представилось возможности, так как спешил вернуться в царскую свиту.
По дороге воевода вспоминал, что еще не успел сделать из задуманного: «Юрген фон Фаренсбах пока не приехал со своими рейтерами. Будем надеяться, что к началу сражения подъедет. Уехавший с ним Степан не даст себя обмануть.
У его заместителя князя Хованского будет много людей на конях, вооружённых пищалями с короткими стволами — карабинами. Надо будет их тоже научить в Калуге тактике ведения боя, что применяют немецкие рейтары.
Еще надо дать почтовых голубей станичникам, что в дозор будут ходить в Дикое поле от Смоленска, чтобы те заранее дали знать горожанам о приближении врага. С собой надо взять почтовых голубей также в Калугу, на место дежурства.
Следует организовать в Смоленске торжественный молебен по случаю ухода ополчения на охрану рубежей страны».
Список срочных дел был велик.
Через три недели после смотра под Коломной Хворостинин собрал всех своих воинов на площади перед Успенским собором. На специально сооруженный по этому поводу деревянный помост поднялся епископ Сильвестр. Рядом с ним встал Иллиодор, который уже был возведен в сан священника. Иллиодор вместе с громадным дьяком, служившим в соборе, стояли рядом с епископом на помосте и держали на руках икону Смоленской Богоматери.
Сильвестр громогласным голосом стал читать молитву, совершаемую во время бедствий и нападения врагов:
— Скоро предвари, прежде даже не поработимся врагом, хулящим Тя и претящим нам, Христе Боже наш: погуби Крестом Твоим борющим нас, да уразумеют, како может православная вера, молитвами Богородицы, едине Человеколюбче.
Во время чтения этой молитвы все воины и пришедшие на площадь посадские встали на колени, склонили головы и крестились, когда произносилось имя Божье.
Стоя вместе со всеми на коленях, крестился и Хворостинин. На нем были старые, порубленные в битвах, но крепкие доспехи, доставшиеся в наследство от отца. Они состояли из стального блестящего шлема, нагрудника, набедренника и наручей. Под ними была надета кольчужная рубашка до колен. Эти доспехи могли защитить князя и от стрел, и от ударов саблей. У луки седла с двух сторон висели кожаные кобуры для немецких пистолетов, к поясу пристегнуты кожаные ножны, в которых покоилась тяжелая сабля дамасской стали.
Сильвестр продолжал молиться:
— Господи, Всемогущий Боже, Царь всех царствующих и Господь всех господствующих, сказавший, что и волос с головы не упадет у нас без воли Твоей, прекращающий брани до края земли, сокрушающий лук, преломляющий копье, сжигающий огнем колесницы! Будь помощию нашею, защитою и крепостию, каменною горою и оградою от врагов. Не оставь наследия Твоего, называющегося святым именем Христовым. Да возвеличится слава Твоя в вышних и во всем мире, да будет на земле мир и благоволение. Не попусти разорять и опустошать церкви и училища, земли и народы, где обитает слава Твоя. Даруй всем христианским властям и подданным постоянный мир и согласие. Вооружи нас могуществом Твоим, потому что Тобою можем мы сокрушить полчища. Облеки нас силою Твоею и со-делай, чтоб укрепились мы Тобою и могуществом силы Твоей. Аминь.
После этой молитвы все встали с колен, воины построились в колонны и стали проходить мимо помоста. Сильвестр макал кропило в большую серебряную чащу со святой водой и окроплял ею проходящих мимо него ратников.
Пройдя по узкой улице к площади, ратники из ополчения садились на ждавших их там лошадей и выезжали из города в сторону Калуги. Стрельцы также садились на коней, но ехали в направлении лагеря, где их ждал уже погруженный плотниками на телеги гуляй-город. Всю плотницкую артель и еще с полсотни черносошных крестьян Хворостинин призвал на эту военную кампанию.
За каждой воинской колонной тянулся обоз с запасами снаряжения и продовольствия.
Посадские остались стоять на храмовой площади. Кто-то махал уходящим защитникам рукой с надеждой на благополучное возвращение с войны живыми, кто-то молча плакал, зная, что с поля битвы вернется, от силы, половина стрельцов и ополченцев.
Среди толпы посадского люда стояли и Поляковы. У женщин на глазах были слезы.
В последние дни Евфросинья много времени проводила вместе с князем: они вместе обедали, занимались любовью в его спальне. Прятаться от посторонних глаз влюбленные уже перестали.
Весь вчерашний вечер Хворостинин провел у Поляковых дома: болтал о пустяках, проверял, как Авдотья читает и пишет, ел полюбившиеся ему оладушки со сметаной и запивал их травяной настойкой.
Уходя в свои хоромы перед отправкой в поход, князь пытался успокоить близких ему людей, но это не удавалось. Однако все сделали вид, что ничего страшного ему не грозит.
Перед расставанием Евфросинья подарила воеводе оберег — холщовый мешочек с вышитой на нем поющей красной птицей. Она слышала рассказ князя про угнанную в полон сестру — искусную вышивальщицу, и попыталась воспроизвести ее любимый рисунок, чтобы он напоминал и о ней, и об Анастасии. Вышло совсем не похоже на вышивку сестры, но красиво и очень символично, поскольку птица в русской мифологии являлась символом свободы, а поющая птица еще и символом счастья. Внутри мешочка лежала записочка, написанная крупным, немного неуверенным почерком Евфросиньи: «Господъ хранити ны те любы ны».
Авдотья тоже начала вышивать такой же холщовый мешочек, как у матери. Только вышивала она на нем странную розу, состоящую из двух вставленных друг в друга частей: белую внутри и красную снаружи. Этот символ она увидела в книге, по которой Хворостинин учил ее читать. Однако закончить свою работу девочка не успела — у розы не было еще четырех зеленых шипов, как было изображено на рисунке в книге. Незаконченный оберег маленькая ведунья отдавать не стала, поскольку он не имел волшебной силы.
Проезжая по площади мимо Поляковых, Хворостинин чувствовал висящий у него на груди, рядом с нательным крестом, оберег, видел плачущих Евфросинью и Авдотью, хмурую Арину и сердце его щемило от любви к ним, да и вообще ко всем тем людям, которые его провожали.
Отъехав с десяток шагов, князь обернулся, поднял руку над головой и помахал своим женщинам, как, впрочем, и всем жителям города, за который он отвечал перед Богом.